Модели экономической интеграции: мировой и постсоветский опыт

Опыт применения модели общего центра – в основном при внутренней интеграции рынков отдельных постсоветских стран – дает совершенно другие результаты. В рамках отдельных постсоветских государств, вне зависимости от их формальной структуры (федерации или унитарные системы), можно констатировать существование своеобразного «цикла децентрализации». На раннем этапе слабость центра позволяет регионам добиться высокой автономии. Речь идет, однако, как правило, о неформальной автономии – даже Россия в 1990-е гг. представляла собой высокоцентрализованную федерацию, в которой регионы смогли добиться большего влияния разнообразных косвенных инструментов: контроля над собственностью, «войны законов» (принятия законодательных актов, противоречащих федеральным) и манипулирования налоговым аудитом. В последнем случае речь идет о так называемом «стратегическом сборе налогов»: в условиях масштабного уклонения от налогообложения налоговые органы концентрируют внимание на сборе определенных типов налогов (скажем, региональных), что ведет к аккумуляции налоговой задолженности в отношении других налогов и де-факто децентрализации. В диссертации приводится эмпирическое подтверждение существования стратегического сбора налогов на основе эконометрического анализа.

Тем не менее, неформальная структура политических прав собственности делает описанную модель децентрализации нестабильной: в начале 2000-х гг. центральные политические элиты с легкостью сумели изменить структуру политических отношений в постсоветских странах. Такая ситуация однозначно может быть зафиксирована в России и в Казахстане, с определенными оговорками – на Украине (где большую роль сыграло соперничество элит регионов за влияние на общенациональном уровне) и в малых странах СНГ, она не наблюдается в Беларуси и странах «замороженных конфликтов». Как показывают исследований интеграции рынков в России, количественная взаимосвязь рецентрализации и интеграции рынков не является однозначной, но первая, как минимум, устранила ряд внутригосударственных протекционистских барьеров, оказав качественно позитивное воздействие на интеграцию рынков.

Таким образом, эволюция трансграничной интеграции (модели доминирующего игрока и межправительственных договоров) и внутригосударственной интеграции (модель доминирующего центра) на постсоветском пространстве неодинакова. Более детальный анализ логики развития систем возможен для постсоветской трансграничной интеграции и российского федерализма. Вплоть до 2000 г. логика развития обеих систем совпадала. В то же время уже во второй половине 1990-х гг. конкретная структура интеграционного взаимодействия (интенсивность участия стран в интеграции и масштабы асимметричной децентрализации регионов) были связаны с различными факторами.

Для того, чтобы выявить факторы, определяющие степень автономии отдельных регионов в составе Российской Федерации и масштабы участия отдельных постсоветских стран в интеграционных проектах использовались, соответственно, дваа метода анализа: эконометрическое моделирование (регрессионный анализ) и метод QCA. Для измерения уровня автонмоии регионов в России использовались три показателя: долю налогового дохода регионального бюджета в совокупном сборе налогов с территории региона (фискальная децентрализация); долю и абсолютную величину нормативных актов региона, противоречащих федеральному законодательству (регулятивная децентрализация); и рассчитанный на основе анализа текстов конституций регионов индекс «заявленной» конституционной децентрализации. Все расчеты проводились, как уже было указано выше, для второй половины 1990-х гг.

Эконометрический анализ позволяет прийти к ряду выводов. Во-первых, отдельные показатели децентрализации в Российской Федерации характеризуются крайне низкой корреляцией; детерминанты показателей децентрализации не совпадают. Во-вторых, для конституционной децентрализации в диссертации не удалось найти набор устойчивых и статистически значимых показателей, определяющих динамику децентрализации. В-третьих, фискальная децентрализация позитивно и статистически значимо связана с показателями переговорной власти регионов (расстояние между Москвой и столицей региона, площадь региона) и с показателем дифференциации предпочтений (модуль разницы среднедушевого дохода по Российской Федерации и по региону), хотя в последнем случае невозможно опровергнуть существование эндогенности и, следовательно, смещенных оценок. В-четвертых, регулятивная децентрализация позитивно и статистически значимо связана с показателем переговорной власти (расстояние от Москвы) и правовым статусом региона (республики).

Для стран СНГ анализ настоящей работы свидетельствует, что более активно в интеграционных проектах принимали участие страны, характеризующиеся следующими комбинациями характеристик: (1) страны с небольшим ВВП на душу населения, населением и территорией, не граничащие с Россией, не имеющие ресурсов нефти и газа и с небольшой долей владеющих русским языком; (2) граничащие с Россией страны с большим ВВП на душу населения, большой долей владения русским языком и низкой демократией – если их население и территория являются малыми для стран без нефтяных ресурсов или большими для нефтегазовых стран. Итак, если внутренняя асимметрия централизации во многом определялась географией (расстояние от Москвы, площадь региона), то в основе международной лежали демократия и благосостояние.

Однако с 2000-х гг. постсоветский мир переживает период однозначной и явно выраженной дивергенции трансграничных и внутренних интеграционных процессов: трансграничные группировки по-прежнему остаются крайне слабыми, а внутренняя структура, напротив, перешла в стадию централизации. Ситуация тем более удивительна, что существует целый ряд каналов взаимосвязи институциональных систем: (1) общая среда (дефицит права и дефицит доверия); (2) субрегиональная интеграция за счет активности регионов, напрямую связанная с масштабами децентрализации в самой России; (3) специфика восприятия внешней и внутренней политики элитами (длительное время отсутствовало четкое восприятие региона СНГ как специфической области «внешней политики» в России; элиты постсоветских стран учитывали внутренние процессы централизации в России при формировании своего отношения к интеграции); (4) наконец, в отдельных регионах экономические и политические процессы в России и странах СНГ неразрывно связаны (например, Северный и Южный Кавказ).

В принципе сам по себе процесс централизации внутри отдельных государств может снизить возможности для трансграничной интеграции, поскольку он сокращает возможности интеграционного взаимодействия на субрегиональном уровне, а также (для недемократических режимов) снижает готовность стран к самоограничению автономии. В то же время для постсоветского пространства ситуация является даже более сложной, поскольку эффекты дивергенции наблюдались не только на субрегиональном уровне, но и для межгосударственных соглашений, а также для стран с различными политическими режимами.

В диссертации показано, что главной причиной дивергенции является характер политических прав собственности – если внутри стран права собственности остались неформальными, то на трансграничном уровне они (за счет международно-правового суверенитета) были формализованы. В свою очередь, эта ситуация может быть связана с четырьмя факторами: (1) наличием в модели общего центра (федерация) возможности «добиться успеха» на федеральной арене, снижающей спрос на формализацию автономии (отсутствующая в других моделях формальной интеграции); (2) различной реакцией федераций и международных союзов на «мягкую асимметрию» (если в последних, как уже говорилось, она препятствует эффективному сотрудничеству, но создает условия для повторения псевдоинтеграции, то в первых, напротив, она стимулирует стремление центра к ограничению автономии регионов, не позволяя последним реально влиять на федеральную политику); (3) различиями в дискурсе о федерализме и интеграции в экспертном сообществе и (4) различиями в позициях бизнес-структур. Последний аспект заслуживает детального рассмотрения, что и было сделано в рамках следующего комплекса проблем.

Динамика неформальной интеграции в регионе СНГ. Интеграци на миуровне, как уже говорилось, развивалась в регионе СНГ достаточно успешно, особенно в 2000-е годы как период экономического роста. Во-первых, в описанный период российский и казахстанский бизнес активно расширял свое присутствие в постсоветских экономиках, приобретая привлекательные активы. Во-вторых, в Центральной Азии (и, возможно, в некоторых других регионах) немаловажную роль играла интеграция неформальной торговли, частично восходящая к функционировавшим в этом регионе на протяжении длительного периода времени сетям. Масштабные потоки трудовой миграции также соединяют постсоветские страны между собой. В-третьих, в отдельных отраслях хотя бы в определенные периоды времени функционировала достаточно успешная модель негосударственного права, хотя последняя и ограничивалась четким спектром целей и задач. Естественно, экономический кризис 2009 г. внесет свои коррективы в развитие этих процессов, но их оценка возможна будет лишь по мере поступления данных, в настоящее время отсутствующих.

В то же время если внутри России экспансия бизнес-структур привела к формированию коалиции последних и федерального правительства, на постсоветском пространстве ситуация качественно отличается. Во-первых, бизнес практически не проявляет интереса к формальным проектам интеграции, хотя последняя и находится в центре внимания ряда лоббистских структур. По всей видимости, поскольку трансграничная корпоративная интеграция началась позже, чем внутренняя, негативную роль сыграло «дело ЮКОСа», снизившее интерес бизнеса к «коалициям» с государством. Определенную роль играет недоверие бизнеса к интеграционным проектам, то есть сопоставление реальных выгод и необходимых политических инвестиций, а также ограниченность бизнеса в воздействии на «политически значимую» область взаимодействия постсоветских стран, а также преимущества для бизнес-структур от неформальной интегрированности и псевдоинтеграционного взаимодействия. Интересы корпораций различаются в зависимости от стран и интеграционных проектов.

Специфическим аспектом является «косвенное» воздействие неформальной интеграции на формальную. Здесь можно сделать два вывода. Во-первых, исследование не подтверждает часто звучащее утверждение о «дивергенции» постсоветских институциональных систем. Напротив, изучение сигма-конвергенции (динамики стандартного отклонения) индикаторов качества институтов (индексов Freedom House, Heritage Foundation и Всемирного банка) указывает в худшем случае на стабильную дифференциацию институтов, а в отдельных случаях – и на конвергенцию. Таким образом, с институциональной точки зрения все еще сохраняется относительное «единство» постсоветского пространства (пусть оно часто является «единством неэффективных институтов»), в принципе способное стать основой для интеграции.

В то же время иерархический кластерный анализ позволил выделить несколько сравнительно более «близких» друг к другу постсоветских стран. Кластеризация на основе показателей качества управления Всемирного банка позволяет выделить следующие группы стран: Россия, Азербайджан и Кыргызстан; Казахстан, Украина и Молдова; Армения и Грузия; Таджикистан и Узбекистан; Беларусь и Туркменистан. С одной стороны, четко отслеживается близость институтов в географически близких странах. С другой – институциональная близость практически не связана с практикой региональных интеграционных инициатив; например, ближайшим «соседом» России оказывается Азербайджан, практически не участвующий в интеграционном взаимодействии. Впрочем, если не учитывать параметр политической стабильности, в числе ближайших соседей России оказываются Казахстан и Кыргызстан; однако «дистанция» между Россией и Беларусью все же остается значительной. Между тем, проведенный в диссертации анализ показывает, что российские инвестиции в странах СНГ отрицательно коррелированны с ростом «институциональной дистанции» между странами Содружества и Россией.

В диссертации рассчитываются также оценки потенциальных эффектов региональной интеграции (с точки зрения измерения ВВП), полученные на основе эконометрического анализа (метод формально несвязанных регрессией SURE). Россия не выигрывает от интеграции с отдельными странами СНГ в силу недостаточной емкости их внутренних рынков. Между тем, интеграция с девятью странами региона, включенными в анализ, уже дает России прирост ВВП в размере 0,06 процентных пункта (такой сценарий дает отдачу для всех без исключения стран региона). Очевидно, что для обеспечения существенных эффектов прироста и без того крупный российский рынок нуждается в достаточно сильном «партнере», которым в данном случае выступает весь регион. А последний может быть создан лишь на основе многосторонней интеграции.

Наконец, в диссертации была проанализирована роль конкуренции юрисдикций на постсоветском пространстве как фактора возможного роста качества институтов (что, как уже говорилось, содействует формальной интеграции). Как показывают результаты исследования, на постсоветском пространстве существуют серьезные сомнения в способности конкуренции юрисдикций реально обеспечить высокое качество институтов. Во-первых, в постсоветском мире присутствует масштабный спрос на менее эффективные институты со стороны бизнеса; хотя некоторые исследования и указывают на его исчезновение со временем, другие, напротив, свидетельствуют об устойчивости институциональной ловушки. Анализ отдельных примеров интеграционного взаимодействия показывает, что на постсоветском пространстве экспансия российского бизнеса действительно во многих случаях связана с формированием непрозрачных схем. Во-вторых, немаловажную роль играют и неформальные институты – недоверие государству и противоречия между «поверхностными» и «глубокими» образцами поведения и оценки результатов функционирования экономики. Последние также могут стать стимулом для формирования в результате институциональной конкуренции неэффективных институтов.

Выводы и рекомендации. Диссертационное исследование позволяет прийти к следующим выводам:

1. Большинство реализующихся на постсоветском пространстве формальных интеграционных проектов обладает глубокими внутренними противоречиями, во многих случаях исключающими формирование однозначно «оптимальной» стратегии и заставляющими концентрировать внимание на поиске «лучшей из возможных» (second best) схемы взаимодействия. К таким противоречиям следует отнести выбор между многосторонней интеграцией или двухсторонним взаимодействием; использование рыночной логики или субсидирование привилегированных партнеров; соотношение региональной интеграции на пространстве СНГ и участия России в европейской интеграции, а также взаимовлияние мер по интеграции внутреннего экономического пространства и трансграничной интеграции. В то же время опыт внутренней интеграции постсоветских государств свидетельствует о принципиальной возможности формальной интеграции на постсоветском пространстве.

2. С нормативной точки зрения ключевым направлением трансформации интеграционных структур, как представляется, должен стать отход от попыток построения «евразийского ЕС» в пользу более гибкой модели «открытого регионализма» и функционального сотрудничества в отдельных отраслях. «Открытый регионализм», первоначально предложенный как способ интеграции в азиатско-тихоокеанском регионе, не предполагает установления жестких норм и требований в отношении прогресса стран-участниц по пути интеграции и ограничения свободы перемещения капиталов, рабочей силы и благ между интегрирующимся регионом и «внешним миром». Напротив, он рассматривается как этап на пути интеграции в мировую экономику, где приоритетом обладает устранение внутренних барьеров между странами на основе гибких схем без широкомасштабной гармонизации политик и создания мощных наднациональных органов.