Модели экономической интеграции: мировой и постсоветский опыт

Во-вторых, неформальная интеграция может стать субститутом формальных интеграционных группировок. Например, это происходит, если социальная дилемма в отношении государств столь велика, что в обозримом будущем создание формальной интеграционной группировки представляется нецелесообразным. Иначе говоря, неформальная интеграция позволяет «перепрыгивать» возникающие в мировой экономике барьеры – не только между странами, но и между отдельными интеграционными группировками, если последние характеризуются жестким ограничительным режимом. Помимо этого, корпорации могут стремиться избежать государственного контроля, усиливающегося при получении государством дополнительного инструмента управления региональными экономическими процессами в виде действующих наднациональных структур и, соответственно, содействовать исключительно ограниченным мерам по либерализации внешнеэкономической политики.

В-третьих, интенсификация неформальной интеграции может являться результатом формальной региональной экономической интеграции, возникающим при устранении существовавших ранее барьеров. При этом могут действовать два различных механизма. С одной стороны, интеграционные инициативы могут трактоваться как «гипотезы» относительно конкретного экономического воздействия определенных институтов и режимов, которые «тестируются» правительствами; в этом случае, если «гипотеза» оказалась верна, корпорации получают возможность интенсивного взаимодействия с другими экономиками, ранее для них закрытыми. С другой – согласно шумпетерианским представлениям о конкуренции, суть любого предпринимательства, в том числе и политического, не в адаптации к спросу, а в создании спроса. Поэтому региональная интеграция может в реальности стимулировать взаимодействие корпоративных структур.

Сравнительный анализ взаимодействия моделей интеграции в различных регионах мира и на постсоветском пространстве. Таким образом, в диссертации удалось сформулировать ряд теоретических предположений относительно возможной эволюции формальных и неформальных интеграционных структур в зависимости от политико-экономической и институциональной среды. Для их тестирования использовались две основные стратегии.

Во-первых, в диссертации рассматривается опыт взаимодействия моделей интеграции в различных регионах мира. Можно показать, что при этом соотношение формальной и неформальной интеграции сильно различается. В Юго-Восточной Азии модели корпоративного взаимодействия и неформальной торговли, основанные на взаимодействии японских ТНК и китайских деловых сетей, стали субститутом формальной интеграции (получившей развитие лишь в последнее время и под сильным воздействием бизнеса). В Северной Америке обе указанные неформальные модели (американские ТНК – maquiladoras в Мексике и сети латиноамериканцев-мигрантов в США), напротив, стали стимулом для возникновения формального проекта НАФТА, в свою очередь, резко усилившего интеграцию за счет корпоративного взаимодействия. В Латинской Америке слабый уровень развития формальной интеграции сочетается с низким уровнем интеграции за счет деятельности корпораций (несмотря на рост роли multilatinas) и трудно оценимой интеграцией в теневой экономике; формальная и неформальная ветви интеграционного взаимодействия эволюционируют независимо друг от друга. Напротив, в Европе формальная и неформальная интеграция всех моделей активно взаимодействуют и усиливают друг друга. Наконец, в Африке (и, в гораздо меньшей степени, Южной Азии) доминирующую роль играет модель неформальной торговли, связанная со слабостью государственного управления и плохим качеством институтов.

Ситуация становится несколько сложнее, если в анализ включить взаимодействие международной и внутренней интеграции рынков (и, соответственно, формата децентрализации внутри стран и формальной интеграции между ними). Здесь крайне любопытным является опыт интеграционного взаимодействия КНР – как интеграции между провинциями, так и международных интеграционных структур «Большого Китая» (приморские провинции КНР, Тайвань и Гонконг), однако немало интересных выводов можно сделать на основе анализа других федераций (Канады, Индии, Австралии, Швейцарии) и ЕС. Анализ диссертации позволяет выделить три основные характеристики, влияющие на структуру взаимодействие: качество институтов государственного управления; баланс власти между центром и регионами; и соотношение роли крупных корпораций и неформальных структур торговли. Во-первых, воздействие той или иной модели децентрализации на внутреннюю интеграцию определяется качеством институтов, определяющих соотношение стремления к интеграции рынков и к «поиску ренты» как в центре, так и в регионах. Во-вторых, международная «опережаюшая» интеграция конкретных регионов в странах с низким уровнем внутренней интегрированности рынков может как стать стимулом к росту взаимосвязей между регионами, некоторые из которых становятся «регионами-воротами», так и «оторвать» территории от внутреннего рынка в зависимости от того, какие игроки являются ее носителями. В-третьих, наконец, в условиях развития международной интеграции выбор между административной и политической децентрализацией зависит от баланса власти между центром и регионами: с одной стороны, международная интеграция рынков повышает спрос на децентрализацию со стороны регионов, а с другой – снижает ее предложение со стороны органов государственной власти.

Второй подход к тестированию теоретических выводов может быть основан на сравнительном анализе функционирования различных моделей (формальной и неформальной) интеграции в странах постсоветского пространства. Регион СНГ является практически идеальной «лабораторией» сопоставления интеграционных процессов, поскольку после распада Советского Союза и начала реформ, сопровождавшихся появлением высокофрагментированных рынков, в нем (пусть и в различной степени) реализуются все шесть моделей интеграции. При этом их результативность сильно дифференцируется. Модели межправительственных договоров и доминирующего участника типичны для межгосударственной интеграции (СНГ, ЕврАзЭС, Союзное государство России и Беларуси и другие проекты). В данном случае речь идет преимущественно о «бумажной интеграции», не сформирвовавшей сколь бы то ни было значительного стимула для интеграции рынков. Модели общего центра реализовались в рамках отдельных стран СНГ, причем в данном случае в настоящее время можно фиксировать определенную позитивную динамику. Наконец, все три неформальные модели нашли свое отражение в регионе СНГ (экспансия российских и казахстанских ТНК, неформальные сети миграции и торговли – особенно в Центральной Азии, отдельные институты межгосударственного права, такие, как Межгосударственная ассоциация бирж и Евроазиатский транспортный союз), причем они, как правило, более эффективны, чем формальная интеграция.

Динамика формальной интеграции в регионе СНГ. Анализ межгосударственной интеграции в регионе СНГ на основе выделенных в диссертации девяти факторов интеграции позволяет установить ряд причин слабости интеграционного взаимодействия: (1) отсутствие у элит постсоветских стран осознания «долгосрочного характера сотрудничества», препятствующее формированию «тени будущего»; (2) дефицит доверия между странами; (3) достаточно высокая разнородность государств, особенно в сочетании с крайне низким качеством государственного управления в целом и надгосударственных институтов – в частности; (4) перераспределительные конфликты между странами региона СНГ; (5) «мягкая асимметрия» - восприятие России как «угрозы» большинством постсоветских стран, но отсутствие у России реальных инструментов влияния; (6) дефицит демократии и (7) неопределенная позиция экспертных сообществ и (10) эффекты «институционального изоморфизма» модели ЕС, в меньшей степени приспособленной для постсоветских реалий. Все это противостоит достаточно высокой степени экономических взаимосвязей между странами и значительному ресурсу «социальной интеграции», не позволяя последним стать основой для формирования эффективных формальных группировок.

В то же время постсоветская трансграничная интеграция, хотя и обеспечила крайне низкий уровень централизации решений и устранения межгосударственных барьеров, характеризуется поразительно высоким уровнем стабильности: постсоветские страны по-прежнему продолжают участвовать в повторяющихся малоэффективных интеграционных ритуалах. Причины этого, насколько можно судить, связаны с существованием так называемой «псевдоинтеграции»: использования интеграционных институтов для достижения не связанных с интеграцией целей. Конкретно, можно выделить три фактора псевдоинтеграции: (1) роль психологических эффектов, смягчающих болезненное восприятие населением и элитами постсоветcких стран реальной дезинтеграции; (2) «интеграция взаимной защиты» - использование интеграционной риторики и сотрудничества для обеспечения стабильности полуавторитарных режимов в постсоветских странах и (3) «интеграция выживания» - сохранение прозрачных границ и интеграционной риторики для предотвращения наиболее негативных последствий для национальных экономик. Таким образом, псевдоинтеграция связана с рядом положительных аспектов, но в долгосрочном плане снижает доверие бизнес-структур и населения к интеграционным инициативам и подрывает основу интеграции.

Опыт применения модели общего центра – в основном при внутренней интеграции рынков отдельных постсоветских стран – дает совершенно другие результаты. В рамках отдельных постсоветских государств, вне зависимости от их формальной структуры (федерации или унитарные системы), можно констатировать существование своеобразного «цикла децентрализации». На раннем этапе слабость центра позволяет регионам добиться высокой автономии. Речь идет, однако, как правило, о неформальной автономии – даже Россия в 1990-е гг. представляла собой высокоцентрализованную федерацию, в которой регионы смогли добиться большего влияния разнообразных косвенных инструментов: контроля над собственностью, «войны законов» (принятия законодательных актов, противоречащих федеральным) и манипулирования налоговым аудитом. В последнем случае речь идет о так называемом «стратегическом сборе налогов»: в условиях масштабного уклонения от налогообложения налоговые органы концентрируют внимание на сборе определенных типов налогов (скажем, региональных), что ведет к аккумуляции налоговой задолженности в отношении других налогов и де-факто децентрализации. В диссертации приводится эмпирическое подтверждение существования стратегического сбора налогов на основе эконометрического анализа.

Тем не менее, неформальная структура политических прав собственности делает описанную модель децентрализации нестабильной: в начале 2000-х гг. центральные политические элиты с легкостью сумели изменить структуру политических отношений в постсоветских странах. Такая ситуация однозначно может быть зафиксирована в России и в Казахстане, с определенными оговорками – на Украине (где большую роль сыграло соперничество элит регионов за влияние на общенациональном уровне) и в малых странах СНГ, она не наблюдается в Беларуси и странах «замороженных конфликтов». Как показывают исследований интеграции рынков в России, количественная взаимосвязь рецентрализации и интеграции рынков не является однозначной, но первая, как минимум, устранила ряд внутригосударственных протекционистских барьеров, оказав качественно позитивное воздействие на интеграцию рынков.

Таким образом, эволюция трансграничной интеграции (модели доминирующего игрока и межправительственных договоров) и внутригосударственной интеграции (модель доминирующего центра) на постсоветском пространстве неодинакова. Более детальный анализ логики развития систем возможен для постсоветской трансграничной интеграции и российского федерализма. Вплоть до 2000 г. логика развития обеих систем совпадала. В то же время уже во второй половине 1990-х гг. конкретная структура интеграционного взаимодействия (интенсивность участия стран в интеграции и масштабы асимметричной децентрализации регионов) были связаны с различными факторами.

Для того, чтобы выявить факторы, определяющие степень автономии отдельных регионов в составе Российской Федерации и масштабы участия отдельных постсоветских стран в интеграционных проектах использовались, соответственно, дваа метода анализа: эконометрическое моделирование (регрессионный анализ) и метод QCA. Для измерения уровня автонмоии регионов в России использовались три показателя: долю налогового дохода регионального бюджета в совокупном сборе налогов с территории региона (фискальная децентрализация); долю и абсолютную величину нормативных актов региона, противоречащих федеральному законодательству (регулятивная децентрализация); и рассчитанный на основе анализа текстов конституций регионов индекс «заявленной» конституционной децентрализации. Все расчеты проводились, как уже было указано выше, для второй половины 1990-х гг.

Эконометрический анализ позволяет прийти к ряду выводов. Во-первых, отдельные показатели децентрализации в Российской Федерации характеризуются крайне низкой корреляцией; детерминанты показателей децентрализации не совпадают. Во-вторых, для конституционной децентрализации в диссертации не удалось найти набор устойчивых и статистически значимых показателей, определяющих динамику децентрализации. В-третьих, фискальная децентрализация позитивно и статистически значимо связана с показателями переговорной власти регионов (расстояние между Москвой и столицей региона, площадь региона) и с показателем дифференциации предпочтений (модуль разницы среднедушевого дохода по Российской Федерации и по региону), хотя в последнем случае невозможно опровергнуть существование эндогенности и, следовательно, смещенных оценок. В-четвертых, регулятивная децентрализация позитивно и статистически значимо связана с показателем переговорной власти (расстояние от Москвы) и правовым статусом региона (республики).

Для стран СНГ анализ настоящей работы свидетельствует, что более активно в интеграционных проектах принимали участие страны, характеризующиеся следующими комбинациями характеристик: (1) страны с небольшим ВВП на душу населения, населением и территорией, не граничащие с Россией, не имеющие ресурсов нефти и газа и с небольшой долей владеющих русским языком; (2) граничащие с Россией страны с большим ВВП на душу населения, большой долей владения русским языком и низкой демократией – если их население и территория являются малыми для стран без нефтяных ресурсов или большими для нефтегазовых стран. Итак, если внутренняя асимметрия централизации во многом определялась географией (расстояние от Москвы, площадь региона), то в основе международной лежали демократия и благосостояние.

Однако с 2000-х гг. постсоветский мир переживает период однозначной и явно выраженной дивергенции трансграничных и внутренних интеграционных процессов: трансграничные группировки по-прежнему остаются крайне слабыми, а внутренняя структура, напротив, перешла в стадию централизации. Ситуация тем более удивительна, что существует целый ряд каналов взаимосвязи институциональных систем: (1) общая среда (дефицит права и дефицит доверия); (2) субрегиональная интеграция за счет активности регионов, напрямую связанная с масштабами децентрализации в самой России; (3) специфика восприятия внешней и внутренней политики элитами (длительное время отсутствовало четкое восприятие региона СНГ как специфической области «внешней политики» в России; элиты постсоветских стран учитывали внутренние процессы централизации в России при формировании своего отношения к интеграции); (4) наконец, в отдельных регионах экономические и политические процессы в России и странах СНГ неразрывно связаны (например, Северный и Южный Кавказ).

В принципе сам по себе процесс централизации внутри отдельных государств может снизить возможности для трансграничной интеграции, поскольку он сокращает возможности интеграционного взаимодействия на субрегиональном уровне, а также (для недемократических режимов) снижает готовность стран к самоограничению автономии. В то же время для постсоветского пространства ситуация является даже более сложной, поскольку эффекты дивергенции наблюдались не только на субрегиональном уровне, но и для межгосударственных соглашений, а также для стран с различными политическими режимами.

В диссертации показано, что главной причиной дивергенции является характер политических прав собственности – если внутри стран права собственности остались неформальными, то на трансграничном уровне они (за счет международно-правового суверенитета) были формализованы. В свою очередь, эта ситуация может быть связана с четырьмя факторами: (1) наличием в модели общего центра (федерация) возможности «добиться успеха» на федеральной арене, снижающей спрос на формализацию автономии (отсутствующая в других моделях формальной интеграции); (2) различной реакцией федераций и международных союзов на «мягкую асимметрию» (если в последних, как уже говорилось, она препятствует эффективному сотрудничеству, но создает условия для повторения псевдоинтеграции, то в первых, напротив, она стимулирует стремление центра к ограничению автономии регионов, не позволяя последним реально влиять на федеральную политику); (3) различиями в дискурсе о федерализме и интеграции в экспертном сообществе и (4) различиями в позициях бизнес-структур. Последний аспект заслуживает детального рассмотрения, что и было сделано в рамках следующего комплекса проблем.

Динамика неформальной интеграции в регионе СНГ. Интеграци на миуровне, как уже говорилось, развивалась в регионе СНГ достаточно успешно, особенно в 2000-е годы как период экономического роста. Во-первых, в описанный период российский и казахстанский бизнес активно расширял свое присутствие в постсоветских экономиках, приобретая привлекательные активы. Во-вторых, в Центральной Азии (и, возможно, в некоторых других регионах) немаловажную роль играла интеграция неформальной торговли, частично восходящая к функционировавшим в этом регионе на протяжении длительного периода времени сетям. Масштабные потоки трудовой миграции также соединяют постсоветские страны между собой. В-третьих, в отдельных отраслях хотя бы в определенные периоды времени функционировала достаточно успешная модель негосударственного права, хотя последняя и ограничивалась четким спектром целей и задач. Естественно, экономический кризис 2009 г. внесет свои коррективы в развитие этих процессов, но их оценка возможна будет лишь по мере поступления данных, в настоящее время отсутствующих.